Первой начали заматывать в этот гигантский отрез ткани жену. Жена послушно крутилась туда-сюда, дочка тщательно фотографировала весь этот непростой технологический процесс, я мрачно курил в сторонке.
- Ай, посмотри, какой красивый жена стал! – всплеснула руками индианка.
Скучковавшиеся тут же индусы одобрительно зацокали языками, подтверждая.
Ну, не могу не согласиться. Жена получился красивый, да.
Следующей в сари стали заматывать Светлану Васильевну. Светлана Васильевна – это коллега жены по работе, энергичная пожилая женщина. Так получилось, что мы поехали в отпуск с ней вместе и везде шлялись тоже вместе. На постоянные вопросы индусов «Мама?» мы устали объяснять, что это коллега, и покорно соглашались: «Мама».
Завёрнутая в пять метров ярко-жёлтого шёлка Светлана Васильевна напоминала улыбающегося коротко стриженого Колобка.
- Мама гуд! – убеждённо заявила индианка.
- Мама вери гуд! Красивый! – дружно подхватили окружившие нас плотным кольцом индусы.
- Угу, рази ж кто спорит, - кивали мы в ответ.
В финале представления в сари стали обряжать дочку. Сари вообще штука роскошная, да ещё симпатичного оранжевого оттенка, да с серебряной вышивкой… Дочка потупила глазки, приняв изящную позу восточной танцовщицы…
Продавец из соседнего ларька с ходу предложил дочке замуж.
Я размазал его взглядом по прилавку.
Дочка дипломатично отказалась, сославшись на непризывной для Европы возраст.
Но из сари не вылезла.
Неизбежность покупки сомнения не вызывала. Теперь следовало торговаться. Я затушил бычок, сдвинул очки на кончик носа, и пробуравив индианку самым ледяным взглядом, сурово поинтересовался:
- Хау мач?
Продавщица заулыбалась ещё шире, зазвенела браслетами и от всей широты индийской души ляпнула:
- Тысяча восемьсот!
- Шо? – возмутился я. – Вот за этот жалкий обрывок марли, которым три года мыли полы на заводской проходной? Шутить изволите, мадам? Пятьсот максимум!
- Ай, посмотри, красивый ткань, ручная вышивка, самый лучший сари на всём рынке! Чистый шёлк! Тысяча шестьсот!
- Это сари сделано в подпольной шанхайской лавочке на Малой Арнаутской улице! – со всей возможной твёрдостью изрёк я. – И насчёт чистого шёлка тоже сомневаюсь. Как говорил один великий российский гуру: «Не верю!» Шестьсот, так и быть.
- Ай, золотой, красивый, - заверещала индианка. – Как можно так говорить, шестьсот? Какие-такие шестьсот? Моя семья умрёт с голоду! Полторы тысячи, о`кэй?
Я расправил плечи и осторожно поколотил себя в грудь а-ля Тарзан.
- Женщина! – строго сказал я. – Ты наверное не понимаешь, с кем имеешь дело. Я твёрд и неуступчив, как гранитный утёс на нормандском побережье. Я жесток и холоден, как кубик льда в коктейле. И страдания твоей семьи не выдавят из моих строгих глаз ни малейшей слезинки. Ладно уж, семьсот, и ни рупией больше. Ай эм гриди, понятно?
- Гриди? – неверяще переспросила торговка.
- Папа вери-вери гриди, - подхватила спектакль дочка. – Он больше не заплатит.
- Ага, - подтвердил я.
Жена тихонько потянулась к моему уху:
- Тут только одного материала на тысячу. Без вышивки, - прошептала она.
- И ты, Брут? – возмутился я. – Не сметь поддерживать спекуляцию! Этот засморканный носовой платок-переросток стоит восемьсот и не больше! Так говорит Заратустра! И я тоже так говорю! Мадам! Ю андестенд? Эйт-хандред!
Индианка с жалобным видом принялась набивать на калькуляторе 1300.
Я отнял калькулятор и нарисовал 850.
Индианка слегка повыла и изобразила 1200.
Я нагло хмыкнул и снова нарисовал 800.
- В ваших интересах, мадам, не зарываться особо, и не упорствовать в своих плюшкинских заблуждениях. Подобно пророкам, чьё слово – истина в последней инстанции, я говорю вам – будьте скромнее и воздастся вам сторицей! В будущем. Возможно. Стяжатели же, как известно, будут пребывать в геенне огненной, перманентно страдая зубною болью и воспалением среднего уха. И даже реинкарнация вам не светит, ибо отвернутся от вас блаженные шестирукие боги, пребывая в отвращении от жадности, столь недостойной такой почтенной дамы. Таки восемьсот и по рукам? Эйт-хандред гуд?
Индианка завыла, как трамвай, умирающий на рельсах в глухой степи:
- Ты хочешь рвать мне сердце! Мои маленькие дети будут плакать, когда узнают, что я отдавать такой красивый одежда себе в убыток! Ты меня убивать! Ладно, тысяча, и то только для твой красивый дочка!
- Таки я изумительно рад, мадам, шо мы с вами приходим к некоему консенсусу, как говорил ещё один великий российский гуру. Как насчёт долгосрочной гарантии на изделие? А вообще сертификат на него есть? Ах, вы не знаете слова «сертификат» и никогда его не видели? Я тоже не видел, но спросить-то можно. А как вообще торговля? Всё путём? Как здоровье вашего уважаемого дедушки? Не беспокоят ли его тщедушное тельце страшные тропические болячки? А детишки не огорчают? Тоже торгуют? На пляже, небось? Поубивал бы, так надоели! Ну, мы договорились? Восемьсот?
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – сказала индианка, страдальчески возведя глаза к небу.
- Ну ладно, ладно, так и быть, - участливо подхватил я. – Сегодня великий день моей неоправданной щедрости. Я швыряю в толпы ликующего народа полными горстями медную мелочь и зачерствевшие пирожки недельной давности. Только из уважения к вашей замечательной стране – восемьсот пятьдесят. Эйт-хандред фифти? О кей?
Индианка в поисках сочувствия перевела взгляд на жену:
- Красавица, ну добавь ещё пятьдесят!
Жена мгновенно приняла вид покорной зачморённой восточной женщины и потупила взор, скромно сложив руки:
- Ой, вы знаете, а все деньги у мужа… Он мне кошелёк не даёт. Правда, о повелитель?
- Истинная правда, - подтвердил я, крепче прижимая к себе сумочку жены, в которой лежали деньги. – Так что, мадам, не пытайтесь урвать какой-то жалкий дополнительный бонус, пробуя сыграть на пресловутой женской солидарности. Этот номер, гражданин Гадюкин, у вас не пройдёт! No pasaran! И вообще, мадам, я же вижу, что у вас дядя работает на гуталиновой, в смысле на тряпичной фабрике! В вашей замызганной лавчонке этих самых сари – ну просто завались! Ну и, спрашивается, зачем вы клянчите эти несчастные пятьдесят рупий, которые всё равно есмъ тлен и прах, и в прах отыдут? Куда как лучше просто иметь хорошее настроение, а оно таки у нас будет, когда вы таки прекратите выпендриваться и уступите нам это несчастное сари, покрытое унылыми пятнами вышивки, за восемьсот пятьдесят! И давайте закончим это обсуждение без перехода на личности! Протянем друг другу волосатую руку договорённости! В конце концов базар большой и что мешает нам развернуться и пойти искать более сговорчивого продавца? Ага?
- О кей, - тяжело вздохнув, сказала индианка.
- Вот и ладушки, вот и договорились, - радостно резюмировал я. – Успехов вам, сударыня, на вашем нелёгком поприще, очень приятно было познакомиться.
Товарно-денежный обмен состоялся. Индианка вновь заулыбалась и на прощание пожала нам руки. Насколько я понял здешние нравы – это означало, что мы таки лоханулись. Можно было купить дешевле.
Ну да ладно. В следующий раз.