Умерла Прасковья, год прошёл, сны горькие еженощно. Василий Фомич убивается, как и на похоронах не убивался. И вот однажды, поутру, солнце по опустевшей избе играет, а Василий Фомич смотрит в пол и бормочет – Всё, Прасковьюшка, иду я. Как сумею рядом с тобой буду. Ухаживать буду…

В тот же день поковылял к председателю. В ватнике, в валенках через всю деревню шёл с мыслию одной: уйти от всех к старухе своей, потому как нет другого исхода, а и был бы, сил на него не осталось

Так и сказал председателю. А затем добавил - Там, на кладбище, Тимофеич, нет у нас сторожа. Так что меня теперь запиши…

Сказал и обратно побрёл. В последний раз как в тумане деревню пересёк, и избу до глубокой ночи заколачивал. Крест накрест, окна и двери. С каменным лицом молотком стучал и бормотал слова – Иду Прасковьюшка. Иду…

Так стал Василий Фомич сторожем на кладбище.

Стал Василий Фомич сторожем на кладбище, чтобы ближе быть к Прасковье своей. Иначе ничего придумать не смог. Сторожка там у него была – у леса самого, с краешку, не ахти сруб какой, но жить можно – топчан ветошью стелянный, да стол с лучиной у окошка… Пенсию велено было почтальону прямо туда носить. А оттуда и сельпо с продуктами не далеко – на окраине деревни.

Зажил Василий Фомич новой жизнью. Потекла она средь могил знакомых и незнакомых. Важно - то ему было, что Прасковьи могила рядышком и как бы снова вмести они. Ведь за тем Василий Фомич на кладбище и пришёл

Но вышло так, что с самого начала понял Василий Фомич, что большего достиг.

И ведь как вышло-то... Новая жизнь старой оказалась. Как только Василий Фомич пришёл на кладбище, с самой той поры, стала ему Прасковья каждую ночь сниться, да только не как мёртвая, а как живая. Будто они во сне молодые и, как встарь, обыкновенной жизнью живут – работой, хозяйством, да любовию друг к другу. Засыпает Василий Фомич во мраке сторожки своей, глаза только смежит и раз - Прасковья как и пятьдесят лет назад дородная, круглолицая, щи ему после работы наливает, а он - жилистый мужичёк - весело ей подмигивает – Эх, кулёма ,ети твою! Куда ж до краёв-то...!

И такой порой явственный сон, что Василий Фомич просыпается уставший и сытый, словно не во сне, а наяву работал, а затем щами наедался.

Вот какая жизнь пошла.
Да, такая жизнь пошла - новая и долгая. Зимой Василий Фомич снег разгребает, весной ручьи отводит, летом кусты подрезает, а осенью листву жжёт. Кладбище в трудах в печальный сад превратил. Но всё же каждую ночь к Прасковье возвращается и заново жизнь живёт.

Из деревни перестали похороны ездить. Мест на кладбище больше не было и про Василия Фомича забывать стали. Почтальоны менялись, а те которые новые, по адресу пенсию несли, а адрес простой: «кладбище». В деревне на этот счёт, кто ещё помнил, как Василий Фомич уходил, смеялись: мол, вон пенсию на кладбище понесли. Или по-другому – Ничего, и на кладбище пенсию получают…

А тех, кто помнил, мало осталось. Если б Василий Фомич на виду жил, то наверняка к нему бы журналисты приезжали или учёные, потому что стукнуло ему сто десять лет, то бишь двадцать уж как с Прасковьей новой жизнью жил.
Но Василий Фомич не выходил с кладбища и никто про него не знал.

Не знали про Василия Фомича люди, потому как не выходил он с кладбища, да и деревня опустела, в упадок пришла. А он всё жил потихоньку, ровно и незаметно. Чем дальше, правда, тем больше удивлялся про себя. Всё у него, как и пристало старому человеку - и суставы ломит и сердце заходится, а вот смерть не идёт. Бывало, между могил снег чистит, остановиться, смотрит в небо и думает - Вишь как! Выходит на бессмертной женился, да и сам бессмертным стал - крякнет задумчиво, в кладбищенской тишине- то, и снова чистит. За работой время быстрее бежит, а значит скорее ночь, скорее Прасковью увидит.

К слову сказать, странным было ещё то, что молчали они о смерти и кладбище... Во снах-то. Кажется и не помнили вовсе. Разве что случиться такое: Сидит, к примеру, Василий Фомич с женой на завалинке - запах родной от Прасковьи идёт, дух жаркий от пышного тела чувствует и вдруг в памяти кладбище проплывает. Надгробия, кресты, фотографии умерших земляков видит, но зыбко, смутно так, что вроде это, как и есть сон… Или так: Привалится Василий Фомич к жене своей, голову на плечо ей положит и только задремлет, как тотчас в сторожке своей окажется. Могилы видит и едва понимает тогда, где быль, а где небыль.

Где быль, а где не быль, где сон, а где явь, едва теперь различал Василий Фомич. А с одного случая так и совсем перестал понимать...

Один раз пришлось Василию Фомичу самому в деревню идти. Почтальон не пришёл. Почти за четверть века впервые Василий Фомич в деревне появился. Медленно безОбразной тенью прошёл по главной улице к старому сельсовету. Старый-то он для всех нынешних стал, а для старика другого и не существовало, поэтому подошёл он к развалившемуся крыльцу, да не видя, что здание брошенное, задержался у стендов с фотографиями передовиков. За грязным стеклом висело много фотокарточек. Были там и очень старые, ещё его времени людей, были и другие - лица которых ему незнакомы. Василий Фомич устало обвёл их глазами. Вот тебе на! – тихо прошептал он. Василий Фомич сразу заметил, что одни фотографии были для него обыкновенными, как на кладбище, а другие какими-то особенными. Разницу Василий Фомич отчётливо увидел, но в чём она, сходу бы и не сказал. А вот что означала, понял. Те, что привычные, как с надгробий - фотокарточки умерших людей, другие: ясное дело – живых.

- Видать долго среди мёртвых я, раз уж видеть такое стал... - подумал Василий Фомич.

И тут взгляд его натолкнулся на портрет Прасковьи. Тоже ведь когда-то была передовой дояркой. Смотрит она щекастая, задорная, с фотокарточки пятидесятилетней давности, а Василия Фомича не умиление, не чувства нежные охватывают - ужас берёт. Видит он и понимает, по новому своему чутью, что фотокарточка-то - живого человека...
- Живая – выдохнул беззубым ртом Василий Фомич – Как же это!?

Как же это, как же это! – бормотал Василий Фомич, на кладбище возвращаясь. – Не было у нас фотокарточек-то, а то глядишь, увидал бы, на могилке-то. Да как оно увидишь-то... Я ж про дар свой не знал... Не знал, не знал, не знал.
- Да не уж-то...! – в голос воскликнул Василий Фомич страшное предчувствие – Да не уж-то...!

Пришёл он и спрятался в строжке. Попервой выходить даже боялся. Опосля вышел, и на могиле у Прасковьи сидел до сумерек. Думал всё, озирался – кладбище вокруг ухоженное, оградки рядком, дорожки аккуратные. У Прасковьи цветы лесные лежат… До ночи досидел. Хорошо, тепло было. Лето позднее. Василий Фомич с усталости, да от волнений на могиле заснул. Тут же, как повелось, к Прасковье переметнулся, молодым стал, но тревожность в нём вечерняя и там сохранилась. Сидит за столом угрюмый, всё помнит – про сельсовет, про фотокарточки – дрожит аж. В душе у Василия Фомича необъяснимое. Прасковья со двора в дом заходит, а он прямо так и говорит: – Ты живая что ли?

- Ты живая что ли? - спрашивает Василий Фомич Прасковью.

Та обмякла вся, выронила что-то из рук и тихо так говорит: – Живая, Вась. Лицо Прасковьи сразу осунулось, из глаз слёзы потекли, сама она слегка подсела и осторожно к мужу подходит, словно спугнуть боится.

А у Василия Фомича желваки гуляют. Поворачивается он к жене и чуть не криком:
– Так я тож живой, Прасковьюшка. Я же за тобой на кладбище ушёл. Уж сколько годков живу там, не помню даже. Как же это может быть?

Прасковья подсела рядом на лавку, слёзы вытирает, ласково мужа за плечо берёт: – Вась, и я тоже так. Тоже за тобой покойником.…Эх! Как же это?

- «И я тоже так» - передразнил Прасковью Василий Фомич и повёл плечом, отстраняя жену. – Я почём знаю!

Прасковья испугано отдёрнула руки и глубоко вздохнула... Помолчали чуток. Василий Фомич смотрел перед собой, и в голове его снова возникало кладбище – одинокое, пустынное его пристанище, кресты, кресты, кресты. Они постепенно таяли, расползались, теряли очертания, однако Василий Фомич, не успев рассмотреть их исчезновения, не выдержал и совсем уж взорвался:

- Как же это всё перекрутилось-то! Кверху жопой всё! - закрутил он в воздухе руками – Раз уж мы с тобой, мать, одурачены вкруг.… Выходит не живые мы... Покойники. Оба. Как есть.
Рука Василия Фомича тяжело упала на стол, и тот с треском двинулся в сторону. Прасковья вздрогнула.

- Во! – показал Василий Фомич на стол – Натуральный! Вещественный! Леший его в сраку! Вот ведь какая закавыка! А кладбище это...?! Там-то как? Кто там, дрын ему в гузло, снег чистит?

Василий Фомич вскочил, прокрутился вокруг себя посередине избы и нагнулся над испуганной Прасковьей.
– Мёртвые мы мать! Мёртвые! Смерть это всё... Она там, костлявая, на кладбище прибирается!

Сказав это, он ногой открыл дверь и размашистой, отчаянной походкой вышел во двор.
Прасковья жалостливо проводила мужа глазами.
Затем пододвинула стол к себе.
Затем вдруг посветлела, как буд - то поняла что то, и улыбнулась.
– Живые мы, Вась. Живые. А то не смерть, видать, прибирается... Любовь.

* * *
Вот такие дела... Спокойно уже так говорит - "Любовь".
Тут оно, конечно, всё непросто. Любовь то была, али смерть… Тут, чтоб хорошенько вникнуть, надо сначала начать.
«Когда Василий Фомич помер, Прасковья уверена была, что и недели не протянет. Семьдесят лет вместе, шутка ли………………………………………………………………………..

— Имиш000