Короче, проехать от места жительства деда до места жительства родственников на общественном транспорте задача воистину головоломная, - ввиду многочисленных пересадок на разные междугородние автобусы, а под конец на специальный бронированный автобус, номер триста-хрен-знает-какой, который заезжает непосредственно на "территории", - и для нашего деда абсолютно невыполнимая, ввиду почти полного незнания им иврита. (Ну тяжело людям на старости лет учить новые языки, ничего не поделаешь). Однако наш дед не отчаивается. Для решения одной задачи существует множество путей, и он решает отправится в путь на автомобиле, благо права у него имеются. Загвоздка в том, что у него нет автомобиля, но не беда - он есть у его друга, тоже деда, но другого - старый побитый "Субару". Друг соглашается одолжить свою цацу на пару дней, во имя семейного воссоединения, и наш дед, запасшись картой дорог Израиля, а так же солидной сумкой с гостинцами, отбывает.

Въезд на "территории" он находит сравнительно быстро, безошибочно определяя его по дорожному блокпосту с израильским флагом, где солдаты шмонают выезжающие машины, и направляется дальше. А дальше уже труднее, дороги там никакие, указатели обугленные и неудобочитаемые, военной техники на дорогах больше чем частных машин, а чтобы осуществлять навигацию по карте, оказывается, тоже нужно знать иврит. Короче, дед заблудился. На "территориях". Приятного мало. Проездив пару часов по пыльным грунтовым дорогам, он, петляя, забирается все глубже и глубже, и заезжает в некую Богом забытую (или Аллахом забытую) арабскую деревню около города Наблюс, который даже и не город, а настоящий гадюшник (вспомните фильм "black hawk down", кто видел - то же самое) и посему находится под блокадой. Заметив, наконец, что вокруг одни арабы верхом на ослах и козлах, все надписи вокруг опять же на арабском, на отдаленном пригорке торчит танк и грозно вертит башней, откуда-то доносятся глухие бахи и бухи, а на горизонте зловеще тянутся к небу циклопические столпы черного дыма, дед понимает, что попал в, мягко говоря, нехорошее место, и начинет, мягко говоря, нервничать.

Тут надо заметить, что наружность у деда в точности как у Лица Арабской Национальности - густые усы а ля Саддам Хуссейн, смуглая морщинистая кожа, и машина тоже типично палестинская - старая и побитая, да еще и грязная. К тому же арабы знают, что ни один израильтянин в здравом уме к ним не заедет, и не принимают нашего деда за оного, посему вреда ему пока не причиняют, хотя и бросают косые взгляды на израильские номера. Понимая, что такая лафа долго не продлится, в итоге его раскусят, и тогда не миновать ему линча на площади вместо ужина с племянниками, дед дает полный газ и мчится к выезду из поселка, через который недавно въехал. А там - опаньки - один из израильских блокпостов, которые дед уже привык игнорировать, поскольку на "территориях" их понатыкано на каждом перекрестке. Но тут - другой случай. Заезжать в деревню можно, а выезжать - ни-ни, все-таки блокада и прочее. К тому же там как раз оказался я, ваш покорный слуга, а поэтому рассказ теперь, а с ним и кульминация истории, пойдет от первого лица.

Рассказ от первого лица: Сижу я в армейском бронированном грузовике, на котором привез смену для салаг, которые дежурят на посту, а салаги там самые настоящие - пара месяцев после курса молодого бойца - жду, пока старая смена погрузится ко мне в зад (грузовика, разумеется), и убиваю время, разглядывая в бинокль двух палестинцев на холме, которые делают что-то явно противоестественное с ослом, что именно не видно - далеко, но я от всей души надеюсь, что это не то, что я думаю. Тут с визгом тормозов подъезжает наш дед - но тогда я еще не знал, кто такой наш дед. Вижу: подъехал пожилой араб, и сержант салаг описывает красноречивый круг пальцем над головой - мол, пиздуй откуда приехал, тут закрыто. Дед однако не проявляет должного послушания, и начинает кипишиться в машине, отчаянно жестикулируя, и тут до кого-то доходит, что номера у "Субару" израильские, и солдаты запрашивают по рации информацию на машину, которая, как мы помним, записана на дедова друга, какого-то там Окакия Степановича Шишкодремова. Получив, минут через 10, необходимые данные (я слушаю всю эту бюрократию по рации в грузовике), они подходят к машине и говорят заученную фразу на арабском, типа "давай документы, морда", и подкрепляют ее соответствующим жестом - типа листают книжечку. Дед поспешно извлекает документ, имя на котором не совпадает с именем "Окакий Степанович", к тому же на фотографии он почему-то без усов и на 20 лет моложе. Солдаты смотрят на деда, на фото, снова на деда, потом на солидную сумку с гостинцами, и приходят к выводу, что дело дрянь. Ибо, как известно нашим военнослужащим, даже салагам: если у палестинца большая сумка - значит, в ней 20 килограмм взрывчатки. Иначе вообще непонятно, какого хрена палестинцу нужна большая сумка. Салаги, которые тоже не поняли какого хрена, начинают грязно ругаться, щелкать затворами, греметь амуницией и корчить страшные физиономии, а так же делают попытки извлечь деда из машины через водительское окно, чему он отчаянно противится, и тогда сержант, решив проявить инициативу, палит в воздух.

События начинают разворачиваться с головокружительной скоростью. Дед, попавший из огня да в полымя, в ужасе лопочет и лезет за проклятой сумкой с гостинцами, которая на сиденье рядом с ним, желая, наверное, продемонстрировать, что самое взрывоопасное из ее содержимого - это три бутылки с водкой, и баллончик с пеной для бритья. Солдаты, расценив его намерения неверно, кидаются от машины врассыпную, как будто их ошпарили, и в предчувствии ужасного взрыва мощностью в несколько килотонн бегут, спотыкаясь, в укрытия, и начинают разворачивать оттуда в сторону деда крупнокалиберные пулеметы, сержант орет благим матом (разумеется, на иврите), приказывая деду немедленно сдаваться, выходить и ложиться на землю, кто-то пытается открыть ящик с гранатами, не может, роняет его себе на ногу, и орет еще истошнее, а понаехавшие сзади деда арабы, ждавшие своей очереди быть завернутыми назад, поспешно вылазят из своих драндулетов и ретируются на безопасное расстояние.

Из рации начинает доноситься ужасный шум и гам, то и дело слышатся слова "террорист" и "бомба", танк на далеком пригорке разворачивает башню, пытаясь сфокусировать прицел на дедовой машине, и я тоже, поддавшись охватившему всех безумию, хватаю автомат и выскакиваю из бронированной кабины, предвкушая приключения, орденские планки и грамоты за проявленную при обезвреживании террориста доблесть. Присоединившись к остальным, я вдруг замечаю, что они как-то странно на меня смотрят, и кажется даже ждут моих распоряжений, и тут до меня доходит, что поскольку я старший сержант, то являюсь высшей военной шишкой на "территории инцидента", и сержантовскую рацию настойчиво суют мне в руки. Проклиная все на свете, я говорю никому не высовываться, и начинаю обдумывать создавшееся поганое положение. Итак, переговоры зашли в тупик. Дед сидит в машине, полумертвый от страха, и прижимает к себе побелевшими пальцами сумку с гостинцами, а выходить боится, и справедливо, а назад тоже не поехать, потому что там туча машин, а их водители лежат на дороге в отдалении, прикрывая голову руками, и молятся Аллаху. Две смены солдат засели за пулеметами, автоматами и гранатометами, готовые распылить деда при малейшей агрессии с его стороны, а танк застыл на своем пригорке, готовый распылить всех и вся, хоть весь гребанный Наблюс, если дело примет по-настоящему серьезный оборот.

Поскольку добровольцев идти и вынимать деда из машины не находится, я решаю применить рацию, и запрашиваю у секториального командования разрешение валить деда на месте, а разбираться потом, потому что уж больно он, дед, страшный, и уж больно большая у него сумка. К тому же усы его почему-то вызывали у меня суеверный ужас, и я даже возомнил, что это Саддам Хуссейн явился собственной персоной, дабы покарать неверных иудеев. Командование принялось обсасывать идею, и сосало ее минут двадцать, которые, без сомнения, были самыми длинными в дедовой жизни.
Наконец, рация опять ожила и прокаркала, что валить деда запрещается высшими инстанциями, дабы не нагнетать и без того взрывоопасную обстановку, но избавление грядет - нам высылают подкрепление и офицера, а пока мы должны следить, чтобы дед не убежал или не самоликвидировался, хотя насчет того, как нам предотвратить последнее, инструкции были даны весьма туманные.

Подкрепление не заставило долго себя ждать - послышался протяжный вой, танк на пригорке, уже упомянутый мной, изрыгнул клуб вонючего дыма, и с грохотом съехал на дорогу, под ужасный лязг, визг и скрежет, которые может издавать только 80-тонная ползущая по асфальту махина, кроша этот самый асфальт своими гусеницами. Надо сказать, что и в меня это зрелище вселило благовенный трепет, а что пережил наш дед, даже и представить страшно. Он и танка такого жуткого наверное ни разу не видел, разве что в новостях - "Меркава-3", или в переводе "колесница", израильского производства, считается по праву одним из лучших в мире, да и одним видом своим впечатление производит неизгладимое.
И вот это чудище, небрежно расшвыривая с дороги зазевавшиеся палестинские машины, неотвратимо надвигается на него, и, издав последний зубодробительный лязг, замирает метрах в десяти от дедова "субару", нацелив огромную пушку с магнитным ускорителем снаряда прямо на него через лобовое стекло. Из командирского люка, как и было обещано, торчит офицер танковых войск в шлемофоне, и я с облегчением перекладываю контроль над ситуацией на его увенчанные лейтенантскими погонами плечи.
Вот тут и начинается кульминация, а с ней и обещанная колоритность, которой вы уже заждались. Танковый офицер оказался русским. Мало того, он оказался одним из тех русских, которые, даже приехав в Израиль и овладев в совершенстве новым языком, так и не избавились от привычки обильно пересыпать свою речь старым добрым Русским Матом, всосанным с молоком матери, даже говоря на иврите. Я и сам, к слову, не до конца еще избавился от нее.

Итак, начинаются переговоры. Понимать следует так - все говорится на иврите, и только мат, разумеется, по-русски. Уже само по себе хохма. Передаю практически дословно. Лейтенант (кстати, его звали Алексей) достает рупор и вопрошает:
- Ты, арабская морда, сука, мать твою, ты че это делаешь, а?! Вылазь из машины нахуй! Быстро, блядь нахуй!
Дед сидит в шоке и не реагирует. Родные русские слова незаметно растворяются в текучей напевности незнакомого языка.
- Я тебе в последний раз говорю, пидор! - продолжает Алексей. - Или ты сейчас же вылазишь, ебать, из своей колымаги, блядь, или я сейчас из вот этой самой пушки разнесу ее нахуй, и тебя долго будут отшкребать с дороги, говно ты арабское, еб твою мать!
При звуках "еб твою мать" лицо деда неожиданно светлеет, и, еще не смея поверить в свое счастье, он высовывается из окна и робко переспрашивает:
- Еб твою мать?
Лейтенант багровеет в своем люке и изрыгает чудовищные проклятия, которые я стесняюсь приводить полностью. Потом он отдает команду в шлемофон, и танк проползает еще несколько метров, буквально нависая над дедом, и уткнувшись своим дулом ему чуть ли не в салон машины. Укрываясь за крышкой люка на случай возможного взрыва, Алексей возобновляет увещевания:
- Пидор, бля, я тебе даю ровно 30 секунд, а потом начинаю хуячить из пушки, и давить танком то, что останется, еб твою мать. Так что лучше сдавайся, вонючий трахальщик ослов и верблюдов, кусок падали, пока еще можно, блядь нахуй, или пеняй на себя!
Услышав еще раз родное "еб твою мать", а так же более ясно произнесенное на этот раз "блядь нахуй", дедова надежда перерастает в уверенность, и он, снова высунувшись, восторженно вопит:
- Блядь нахуй!! Да! Да!! Еб твою мать!! По-русски, по-русски!! Нахуй, нахуй!! Да!
- Что за черт? - бормочет лейтенант и, высунувшись из-за люка, вопрошает:
- Говоришь по-русски?!
- Да! - орет дед. - Да, еб твою мать, как вы меня напугали, сынки! Русский я, русский, в гости, бля, еду, туда-то и туда-то. А хуле вы на меня танком поперли?! Я чуть не обосрался!! Ой, слава Господу, слава Господу, спаси и сохрани...

Ответом послужил гомерический гогот - мой, лейтенанта, и еще двух солдат, которые тоже оказались нашими земляками. Как мы отпаивали деда его собственной водкой, и как он поведал нам всю предысторию, рассказывать уже неинтересно. Добавлю лишь, что деду было выделено почетное сопровождение в количестве восьми солдат на двух армейских джипах, которые благополучно проводили его до самого крыльца его злосчастных племянников. От себя же добавлю две вещи: в первый раз в жизни я наблюдал, как человек приходит в неописуемую радость, услышав матюки в свой адрес, и это первый известный мне случай, когда те же матюки послужили спасению чьей-то жизни.